С Есениным иногда было тяжело.
Вспоминаю, как той, первой их весной, подойдя к окну, я увидел Айседору, подъехавшую па извозчичьей пролётке.
Дункан, увидев меня, приветливо взмахнула рукой, в которой что-то блеснуло. Взлетев по мраморной лестнице, остановилась передо мной всё такая же сияющая и радостно-взволнованная.
— Смотрите, — вытянула руку. На ладони заблестели золотом большие мужские часы. — Для Езенин! Он будет так рад, что у него есть теперь часы!
Айседора ножницами придала нужную форму своей фотографии и, открыв заднюю крышку часов, вставила туда карточку. Есенин был в восторге (у него не было часов). Беспрестанно открывал их, клал обратно в карман и вынимал снова, по-детски радуясь.
— Посмотрим, — говорил он, вытаскивая часы, — который теперь час? — И удовлетворившись, захлопывал крышку, а потом, запустив ноготь под заднюю крышку, приоткрывал её, шутливо шепча: — А тут кто?
А через несколько дней я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на части. Айседора, сразу осунувшаяся, печально смотрела на остатки часов и свою фотографию.
Есенин никак не мог успокоиться. Я пронёс его в ванную, опустил перед умывальником и, нагнув ему голову, открыл душ. Потом хорошенько вытер ему голову и, отбросив полотенце, увидел улыбающееся лицо и синие, но ничуть не смущённые глаза.
— Вот какая чертовщина... — сказал он, — как скверно вышло... А где Изадора?
Мы вошли к ней. Она сидела в прежней позе, остановив взгляд на белом циферблате. Неподалеку лежала и её фотография. Есенин рванулся вперёд, поднял карточку и приник к Айседоре. Она опустила руку на его голову с ещё влажными волосами.
— Холодной водой? — Она подняла на меня испуганные глаза. — Он не простудится?
(Илья Шнейдер, “Встречи с Есениным”)
